Август Даугавиетис родился 4 сентября 1885 года. Отец Йордис Даугавиетис, мать Иева Даболе. Еще была сестра Лиза, в замужестве Пуделе, которая жила в Риге. Одно время у них проживала Эрмина Даугавиете (есть фото).
Август любил все делать по-своему. Жену взял из Рите, с хутора «Ступели». Минна Ласмане, старшая из четырех детей, была опытной хозяйкой, ей пришлось хозяйничать на отцовском хуторе вместо больной матери. В приданое, кроме прочего, была дана красивая мебель светлого орехового дерева, гарнитур. Август любил мастерить, а вот крестьянская работа его не привлекала: по рассказам Минны, он позже всех сеял, жал, убирал картофель. В юности он смастерил скрипку; играть, правда, не научился. Минна родила ему четверых детей. В 1910 году родилась Эрмина, в 1914 Янис.
В августе 1914 был мобилизован в армию. Оттуда вернулся после революции 1917 года. Все это время семья жила беженцами в Латгалии. Вернулись домой в 1916, но сынок Янис умер в годик от тифа. Может быть, что Август вообще не видел своего сына.
По возвращении он отстроил свой сгоревший хутор «Яудзуми» (позже переименованный в «Эзеры»). Латвийское правительство решило дать всем вернувшимся с войны солдатам земельные наделы. Так у Августа появилась большая земля – 57 га: лес, поля, луга, болото, лесное озерко (Эзериньш). Он меня водил по грибы по своим бывшим землям, показывал границы своих угодий до Советской власти. В 1991 году, новое правительство, новой, независимой Латвии, приняло решение выплатить компенсацию или вернуть землю наследникам бывших владельцев. Огромный каменный сарай купил сосед Карлис Оситис: половину деньгами Эрмине, половину Луции досками для обшивки нашего неретского дома «Чаупананы» и для настила полов в половине дома. Доски эти он делал сам из леса дедушки Августа, который он тоже купил. Маленький земельный кусок под нашими Чаупананами (0,33 га) оформили нам в собственность (Луции), переведя в неретскую волость, за остальную землю выплатили компенсацию пополам Эрмине и Луции. Так что, в конце концов, дедушкино наследство не пропало, как он мог думать перед смертью.
Но тогда, в память об объявлении независимости Латвии (18 ноября), он посадил вдоль своего участка большой дороги 18 дубов, которые и сейчас украшают расширенную теперь дорогу перед «Эзерами». В 1922 году родился сын Арнолд. В 1926 дочь Луция. Тогда, в двадцатых годах он постоянно строил хозяйственные постройки и обзаводился скотом: лошадьми, коровами, овцами, свиньями, птицей. Вдвоем с другом Линыньшем он титаническими усилиями построил огромный каменный сарай. Валуны он колол, целыми днями и ночами поддерживая на них костры, огонь – а потом лил на них холодную воду. Выкладывал художественно, подбирая по цвету и форме. Так же он выстроил и погреб. Там было три отделения, с полукруглыми двустворчатыми воротами на кованых петлях. В одной части был хлев для живности (ближе к дому стояли свиньи), во второй были коровы и овцы, стойло для коня с люком в потолке, откуда сбрасывали с сеновала под высокой крышей сено. В третьей находились телеги, дрожки, сельхоз орудия и мастерская Августа (он мастерил упряжь, сани, ткацкие и иные станки, даже приспособления для изготовления оных.) Одни им сделанные дрожки были у свояченицы Милды Журевской в «Пельшах», в Рите. Сзади на спинке была прибита в качестве украшения рыжеватая шкурка, в которой Луция признала мех своего дружка детства Билиса, застреленного солдатами из проезжающего грузовика. Последний им сделанный ткацкий стан он продал в «Буйвиды». Август очень любил лошадей, занимался ими, часто менял, не всегда удачно. В Нерете был известный на всю Латвию годовой базар, славившийся лошадьми. Там цыгане тоже торговали, они были мастера подсовывать старых и ленивых лошадей, перекрашивая их и кладя под хвост репейник для резвости. Работников не нанимали, управлялись своей семьей. В 1930 году Эрмина вышла замуж и переехала в Мемеле на мужний хутор «Индраны».
Все, что он сажал – прирастало. Умел прививать плодовые деревья. Разбил шикарный сад, со многими сортами яблок и груш. Еще в советское время приходили к нему покупать яблоки. А тогда, в 30ых годах он возами возил продавать в Нерету. В одну страшно холодную зиму (63?) вымерзло много плодовых деревьев его сада. Но и того, что оставалось, хватало. По периметру он обсадил сад орешником. За орехами еще ездили в большой государственный лес всей семьей – собирали мешками. Около дома он выкопал пруд для купания и стирки. Иногда, запрягши лошадь в борону, чистил пруд. В Советское время сарай забрали в колхоз и поставили там быка-производителя, нечистоты стекали в прудик и он стал вонючей лужей с лягушками. Кстати, в мастерской Августа устроили колхозную столярку. В одном заболоченном месте луга был у него омут для купания лошадей, в другом бочажке вымачивали лен. Вообще, у них было почти натуральное хозяйство.
У него был друг Даугерт, с которым они часто выпивали. Жена и дети старались тогда стушеваться, чтобы не попасть под горячую руку. Август был вспыльчив, язвителен и остер на язык, за что и пострадал однажды серьезно. Когда продразверстка забирала зерно и семена у крестьян, т.н. «излишки» (в 1940 на год установилась Советская власть, по пакту между Сталиным и Гитлером), Август принародно разглагольствовал в корчме, что не отдаст. На следующий день пришли, забрали картошку и его самого, посадили в тюрьму (знаю по рассказу Зигмы Павловича, при сем присутствовавшего). Тюрьма была в Смоленске. Было ему там не очень плохо, он рассказывал, что к нему хорошо относился повар, подкармливал. Просидел он там год, до того, как Смоленск захватили фашисты в 1941. Во время оккупации было относительно спокойно. Надо было сдавать грибы. Собирали все поганки и мухоморы, чтобы сдать нормы. Но при отступлении немцы забрали у жителей все, что можно было забрать. Один солдат долго сидел под яблонями и мастерил что-то – оказалось: клетку для кур. И всех увез. Август очень переживал за коня, которого ни слова не говоря, увели со двора; он сидел у окошка и смотрел молча (мама видела).
После войны началась советская жизнь. Все, естественно, забрали в колхоз, остался только дом и приусадебный участок, еще клеть, хранить в которой было нечего. По счастью, у них не было батраков (во второй половине дома жили арендаторы, они и обрабатывали часть земли), а не то не миновать бы им Сибири. Недолго Август работал на лесопилке, выделывая дранку для крыш. Есть клочок местной газеты с фото, где он снят за работой. Во вторую половину дома подселили семейство доярки Альдоны Габрунас, которые унаследовали дом «Эзеры» за то, что похоронили Августа. В последние годы Август иногда выпивал с Павлом Габрунасом, который теперь живет один так же, как Август, так же сидит у дверей на чурбачке, покуривая папиросы. Август иногда курил и трубку, одна сохранилась. У плиты в кухне стояла его окопная лопатка с 1-ой Мировой войны, используемая для выгребания золы.
Луция, после окончания Неретской школы, училась в Екабпилской. Окончив 12 класс, начала работать учительницей в Мемельской школе, но с середины учебного года уехала в Ригу, готовиться и поступать в Академию Художеств. Потом шесть лет училась, вышла замуж , родила дочь, уехала с мужем жить в Москву. Денег не зарабатывала, потому помогать родителям было не из чего. У Эрмины была большая семья, тоже трудно жили. В 1963 переехали в Юрмалу. Арнолд недолго работал учителем в Неретской школе. Потом он заболел и находился в лечебнице для душевнобольных в Акнисте. Его пенсию, 25 рублей, выплачивали родителям – это были у них единственные деньги. Приходилось кормиться с огорода, ягодами, грибами. В магазине почти ничего не было, муку продавали по два кг в год на человека. Август мастерил грабли на продажу, корзины, иногда приходили покупатели за смородиной или яблоками.
В старости, в начале 60-ых, Август построил домик для внучки Марите (для меня). Домик в одну комнату, с печкой, плитой, двумя окнами и сеновальчиком на чердачке ждал меня несколько лет, но дождался. Я там успела пожить несколько лет (в летние месяцы). Домик этот был построен «незаконно», на него не было документов. Теперь у Габрунаса там баня.
Я начала ездить в «Эзеры» с семи лет, каждый год приезжали, однажды даже зимой, принесли елку из Эзериня, поставили в «зале», мама украсила ее игрушками из соломы, как они это делали давным-давно. Один приезд был очень короткий: я вздумала играть в магазин и нарвала зеленый ягод, яблок и пр., разложила весь «товар» на верстаке в саду – дедушка заругался, как увидал такое! Мама так обиделась, что мигом собралась, и ни свет ни заря увезла меня в Ригу. Дедушка стоял на пороге одинокий и печальный, он не ожидал такого. Но у мамы был его характер. Мне было так жалко его, и уезжать не хотелось. У меня и сейчас слезы на глазах, когда я это вспоминаю. Приехали мы опять только через год, летом. Мама покупала ему рубашки в «Детском мире», такой маленький и щупленький он стал. Спал он в мягкой перинке, «как утенок», шутили мы между собой. Через пару лет я уже оставалась с дедушкой одна, мама работала, деньги зарабатывала. Мы с ним очень хорошо, дружно жили. За грибами ходили часто. Но он искал только «баравики», «за всякой малостью» не нагибался. «За такой малостью не стоит и пригнуться! – говорил он, и быстро шел по лесу, не дожидаясь меня; я собирала всякие грибы. Потом я уже их готовила. Он меня научил печь картофельные блины с брусничным вареньем. Я у него и варенье варила, а потом и карасей жарила. Однажды сосед Зигма Павлович пригласил нас поучаствовать, с прочими соседями в рыбалке: в три торфяных ямы он заранее напустил мальков карасей. По прошествии времени организовал их вылов. Я тоже залезла в воду, держала свою часть сети, и так, бреднем, мы вынули всю (почти) живность из этих ям. Август решил продолжить лов индивидуально. Он зашил рогожей отверстия трех корзин, проделал в них отверстия и заложил по куску черного хлеба. Затем мы с ним опустили в каждый пруд по корзине, оставив их на ночь. На следующий день был неплохой улов. Каждый день мы ставили эти ловушки, пока рыба вконец не перестала попадаться. ( Мама же рассказывала, как он брал ее на рыбалку на Неретиню, на границу с Литвой, где охотился с острогой и вылавливал большущих рыбин. Он очень любил Луцию, приобщал ее к своим затеям.)
Один раз я помогала ему сажать картофель. Он шел за плугом, я вела под уздцы лошадь, арендованную в совхозе. Поле он распахал посереди яблоневого сада, выкорчевав и сжегши все пни вымерзших яблонь. Учил меня косить косой, пилить двуручной пилой, рубить дрова топором. Однажды мы ходили на ночной бал Лиго, на Пилскалнс.
Отношения с соседями у нас с мамой испортились из-за тещи Павла, которая приехала к ним жить и всячески старалась нас выжить оттуда. И, то ли от этого, то ли оттого, что мне хотелось уже и путешествовать, рисовать новые места, но в то лето 1972 года мы путешествовали всюду, но только не в Латвии. Вернувшись из очередного путешествия, мы нашли телеграмму о смерти Августа. Прошло еще 2 года, прежде чем мы собрались посетить родные места и могилы. Мама вообще этого не хотела, говорила, что ей будет больно. Но я настояла.
Дедушка Август хотел быть похороненным рядом с Минной, но соседняя могила слишком приблизилась, не оставляя ему места. Все же, он считал, что места хватит. Я бродила по кладбищу Стробуку, рыдая, не находя его могилы. Оказалось, он один в середине кладбища похоронен там, где кафедра пастора и скамьи паствы, где он много раз косил траву перед кладбищенским праздником.
В своей жизни Август совершил ошибку, которую судьба ему не простила. И, скорее всего, это было в самое богатое, благополучное в материальном отношении, время его жизни. Эрмина просила отца выделить им с Эрнестом (который был беден – яунсаймниекс) землю и позволить жить во второй половине (родители Августа, видимо, уже умерли). Он не дал. Старенькой старушкой, проезжая мимо «Эзеры», Эрмина сказала мне об этом; шел 1992 год, все там было уже чужое. У них было 5 детей (один, правда, умер), 4 внуков, 7 правнуков. Августу же некому было оставить наследство.